А когда он всё же решил и ушёл – туда,
она сделалась вдруг седа и немолода,
меж бровей залегла глубокая холодная борозда,
ток потёк по её рукам.

Она шла, спотыкаясь о серый ребристый бордюр,
в день, когда не вернулся с этих заморских гор,
в час, когда он выдохся солью из тонких пор
и не пригнал драккар.

И тогда она записала – найдёт, найдёт,
забрала свои длинные волосы в алый плат,
стала стиснутым ртом, связкой нехолостых гранат,

а рюкзак забился форелью от старых карт,
и – отправилась в поиск, ботинками скрежетать.
она вышла за дверь, положила рюкзак на лёд -
в нём форелями бились десятки потрёпанных карт.

Говорила Лиса на пути – ты садись на зубок,
и манила Яга похлёбкой из курьих ног,
жутко скалилась Машенька – в теплый мой лезь кузовок,
и отравленный ей старуха тянула плод.

А она обходила за тридесять этих баб,
а она сторонилась змеиных их скользких лап,
стала гладкой и безразличной, как баобаб,
но внутри – ощетиненной, словно безухий кот.

Серый волк на хребту до границы добраться помог,
пальцем огненным освещал её след вурдалак,
свитый накрепко в узел, скакал перед ней клубок,
росным утром подъём ей свистел краснорылый рак –
за просто так.

А когда, износив сто платьев, - нашла, нашла,
их объятиям не было роздыху и числа.

Возвращалась в свой город
(смех – колдовской ручей)
странница алоголовая
с большим мешком на плече.