Клинт садится за барный столик, снимает шляпу. Ему чуть за тридцать, щетина и Джонни Уокер.
Ночь когтит над ним синие лапы, индиговый сумрак ложится в ноги.
Бетти, Дороти, Энни, кого ты оставил сегодня, Клинт, ухмыляющийся подонок?
Под глазами у Клинта тени, не иначе — из-за девчонок.

Кто где ждёт перекати-Клинта, кто ищет замену ему ночами?
Он наутро же и отсюда свинтит, верни попробуй его речами.
Он наутро шаркнет подмёткой гладкой и ищи-свищи его по дорогам,
он улыбчивый, радужный, кисло-сладкий, но достать Смит-Вессон рука не дрогнет.

Там где водятся клинты, не ходят хорошие леди, не возят туда трамваи;
кони, ноги и младшие дочери фермеров — лучший транспорт для негодяев.
Виски и мясо с кровью (врага) — лучший ужин для странника и красавца.

От чего он привык сбегать —
лучше этого не касаться.

-----

Рядом с Клинтом сидит Терри Джерри, он сер с лица и сух,
его девочка счёт потеряла парням после третьих двух,
у неё грудь кормилицы, сильные бёдра и мягкий такой живот,
и она говорит «покласть», и она говорит «мерлот».
А Ти-Джей говорит хозяйке салуна: «Ещё один шот».

(Клинт при слове «шот» инстинктивно прижимает локтём кобуру)
«Мне бы уже, по-хорошему, возвращаться в свою конуру».
Терри Джерри становится вдруг печальным, литым и гулким.
Клинт усмехается: «Знаешь все её втулки, все закоулки?
А что если вдруг она не вернётся домой с прогулки?»

Клинт испытующе смотрит, закусывает губу.
«Я люблю её не настолько, чтобы видеть её в гробу», —
Терри Джерри встаёт из-за стойки: «Ты дружище, хорош собой,
и отсюда — откуда угодно — можешь выйти, пожалуй, с любой.
А мне хочется каждый вечер приходить, пусть и к ней, но — домой».

Клинт достаёт из-за пазухи знавший лучший век молескин,
наугад открывает, и буквы ползут по странице, торопятся. Клинт
улыбается: «Терри Джерри, так твоё имя? Да погоди…»

***
Через час они почти братья, стреляют в бутылки на заднем дворе у Ти-Джея,
девочка смотрит на них из окна, то остывая, то пламенея,
у Ти-Джея разглаживается лицо, и легчает шее.

Клинт улыбается. Тихо в его груди.