У кого-то - и дом, и детки, и дым печной. У кого-то любовь – зверь домашний, ласковый и ручной. А моя-то бродит, слоняется дотемна или до свету, и приходит домой одна. У кого-то любовь хозяина знает и вечно с ним, – а моя-то увяжется, глупая, за одним, и всё всматривается, и в глазах у неё неон; а потом – на порог, припадая на лапу – опять не он.

Зверь больной и голодный, воющий при луне. Зверь, который зализывать раны идёт ко мне. Я пою ей весёлые песни, пою молоком. Раньше даже, бывало, привязывала тайком – но не держит тугая сила цепей и пут, но не убеждают ни пряник её, ни кнут, – и глядит после так, что охватывает озноб. Я пыталась словами, – не понимает слов.

Кто погладит её, кто намнёт бока. Кто ей бросит корку, кто даст пинка. Не замёрзнет - помрёт от мальчишеского ножа. Я сама пристрелила бы суку; вот только жаль, ведь она живая – пушистая шерсть и холодный нос. Как бы ночью январской снег её не занёс, ведь опять убежит наутро искать твой след. И не объяснишь, что такое “хозяина больше нет”.