II.

Седло

Седло проснулся от хозяйского пинка. Пока Хозяин, шумно глотая, пил воду из поданного матерью стакана, Седло сполз с лавки и только разогнулся, чтобы размять затёкшую за ночь спину, как хозяйская рука сгребла его за шиворот. Хозяин потащил Седло до красного угла, где под радиоточкой был пришпилен отрывной календарь, и ткнул носом в свежий листок. Настал день Первого Похода.

Седлу шёл 17й год. Он родился через 50 лет после окончания Первого Пришествия, за 50 лет до начала Пришествия Второго, третьим ребёнком в семье Господского землекопа. Отец Седла копал ров вокруг Господского Дома (за стены, сложенные из известнякового кирпича, в народе Господский Дом называли «Белым»). Земляные работы тянулись какой десяток лет, но концы рва никак не сходились в одной точке. Сделав молодой жене троих детей подряд – двух девок и Седло – отец больше не прикоснулся к ней. Единственной женщиной, которую после рождения пацана он держал в руках, была его лопата.

Имя долгожданному сыну выбирали еще до его появления на свет, и, надеясь, что когда он подрастет, его возьмут в Господские конники, выбрали соответствующее. В  конники набирали отроков с «выправкой» – ногами колесом. Когда Седло встал с четверенек, ноги у него оказались материны – короткие, с круглыми молочными икрами, абсолютно прямые, под низкой, тяжёлой женской задницей.  Впрочем, будущее его пошло прахом с того самого момента, как он выпал на руки тётки-повитухи: черноволосый, с раскосыми, неместного кроя глазами. Никто из семьи не знал, что прабабку Седла по материнской линии как-то загнул на просёлке подросток-татарчонок. Прабабка была не первый год замужем, и дочь вышла у неё такой же светлоголовой, как первый сын – видимо, татарин был слабоват генами. Поганая татарская чернота проявилась только через три поколения.

Отец, не выносивший женских слёз, и так хотевший сына, разрешил матери Седло оставить, но по местному обычаю, как и другие полукровки Господства, мальчик должен был звать родителя Хозяином. Седло донашивал за Хозяином штаны, подшитые вдвое, и древний хозяйский триста шестидесятый Xbox, подбитый снизу фанерным листом. Толку из него не вышло: учение было не вбить в мягкий девчачий зад и розгами. Целыми днями Седло таскался со стайкой оборванцев по Нижним Дворам, катая в лужах вонючие карбидовые шары. Единственным умением, доставшимся ему от предков, правивших при Первом Пришествии, было умение слушать снег, да и то он слушал его ртом: встав под вечерним мартовским снегопадом, раскрыв рот, Седло ждал, пока снега насыплет полную глотку, и потом, сбив его в ледышку, катал по языку, отделяя одну замёрзшую ноту от другой.

Когда отец, подхватив в сенях рабочий инструмент, ушёл на смену, мать подала Седлу молоко с кусочком масла, запутавшимся в пенках, и вернулась к кладовой, откуда вытаскивала и складывала в приготовленный с ночи рюкзак сыновьи рубахи, носки из собачьей шерсти, сверху положила, когда допил, вымытую жестяную кружку. В хозяйстве от сына помощи не было: за топорище он брался не с той стороны, а единственная корова на дворе испытывала к нему стойкое отвращение: смоги он выцедить из неё молока на полкувшина, и то подванивало карбидом. Иной раз, закладывая после выработки с мужиками, отец возмущался очередным Господским указом, и, утирая губы тыльной стороной ладони, шипел сквозь чёрные пальцы: «Да нам оно, как корове – Седло».

Перед одетым уже Седлом мать поставила пару своих резиновых сапог – ярко зелёных в крупный жёлтый горох. Отцу новую пару выдавали раз в пятилетку, а эти, выходные, которые муж подарил ей к Международному Женскому Дню, она берегла для старшей дочери, в приданое, а отдала сыну: подошвы ботинок Седло подвязывал верёвкой, месить непролазную сезонную грязь в них не годилось.

Первый Поход выпадал на третью неделю Грязного месяца, когда под напором густой тёмной жижи начинали стонать заборы Нижних Дворов. Призванных собирали на лобное под Господским Домом и, пересчитав по макушкам, гнали за пятьсот вёрст, до Воргола. В пойме Воргола  стояла Красная Усадьба, про которую было известно только, что был там раньше Дом для светлых умом, где скончалась посветлевшая после пятых родов Господина Мать. Впоследствии усадьбу он пожёг, а в Сказании о Беге Огня живописал поход свой, пролёгший через селение Грязи, название коего говорило само за себя. Со времен обнародования Сказания о Беге Огня вновь призванных слали этим неизменным маршрутом. Главным считалось дойти: за неделю стояния на Ворголе грязь прихватывали первые морозы, и возвращаться было легче.

Седло мялся в конце обоза с десятком таких же, как он, выблядков в третьем колене. Мать, посеревшая лицом, тихо плакала, утирая слёзы бумажным носовым платком. Отец рядом, хмурый, опирался на рыжую от глины до середины черенка лопату. Белоголовые сёстры, держась друг за дружку, вставали на цыпочки, тянули шеи, чтобы разглядеть поверх собравшейся толпы мундиры авангарда. Износившийся от старости плёнки Господина Глас из динамиков говорил коротко о Долге, Чести и Доблести, наконец, произнёс Благое Слово, и по отмашке призванные двинулись шеренгой по десять. Когда хвост колонны перетёк с лобного за угол, влил дождь.

...

Седло дошёл. Видел он мало, всё расползающуюся колею, оставляемую впереди идущими телегами, да на ночных стоянках лоснящиеся в свете костров крупы лошадей, пахнущие полынью и сортиром. Слышал так же немного: остальные призванные держались от хвоста в стороне. Впрочем, выпади ему обзор пошире и разговор с кем поумней, он всё равно ни черта бы не понял. По ночам спавший под телегой на брошенных в грязь досках Седло прятал нос за пазуху: первую неделю бельё пахло домом, потом чистые рубахи закончились, и никакого запаха он больше не чувствовал.

Последний отрезок пути они пёрли вдоль скал, наконец, вошли в пойму, и тащились по течению медленной матовой реки, когда за очередным изгибом русла Седло увидел усадьбу: несколько построек из красного кирпича, одна из которых, самая высокая, бывшая мельница, светила на фоне низкого фетрового неба пустыми окнами. Здесь Воргол сдавал в ширину, над тёмной водой был перекинут верёвочный мост. Телеги и Т-95 оставили на другом берегу, привязав к крючьям пневмоподвески лошадей. На открытых железных воротах усадьбы висела табличка с трафаретной надписью «Частная собственность». Ночевали в главном доме, в подвальном этаже, где не было окон, затворив, чтобы не выходило тепло, тяжёлую, обитую сталью дверь. Два верхних этажа выгорели, крыша частично провалилась внутрь. В ночь перед выходом в обратную дорогу Седло сидел на противоположном берегу под светлой на фоне угольного неба пушкой Т-95, смотрел на отсветы огня на чёрных стенах мельницы: внутри, на ушедшем в землю дне, жгли костёр.  Пошёл первый снег. Седло запрокинул голову, разинул рот, но снежинки таяли в его дыхании, не касаясь языка, не издавая ни звука.

Назад тронулись, когда рассвело, тянулись в гору, 95й шёл последним. Лошади медленно переступали по каменистой кромке скалы, прядая ушами: конники спешились и шли рядом. На одной лежал, обнимая её за пегую шею, усатый парень, подвернувший ногу, застряв казённым сапогом в стремени. Хвост подтянули к конной роте, сказав, что им по очереди вести гружёную кобылу. Первый, поднявшись в гору, выдохся. Вторым вызвался Седло.  Он подошёл к ней, косившей масляным глазом, спереди, и ухватился за узду. Лошадь фыркнула и вдруг, встав на дыбы, сбросив усатого, лягнула Седло в грудь передними копытами. Он пролетел полметра до обрыва и дальше, вниз. У подножья скалы затрещали рассекаемые телом ветви деревьев.

…

Из кустов, раздвигая колючий тёрн бескровными руками, вышел человек с сияющим нулём над теменем. Ноль, как показалось Седлу, был оклеен золотой бумагой от конфетных обёрток и держался над головой Бескровного Человека на соломине, пристёганной к вороту его белого пиджака красной шерстяной ниткой. Бескровный Человек склонился над Седлом, высвечивая дрожащей над лысиной окружностью ему в зрачки, и, увидев в глазах маленького сломанного полукровки слабый отсвет, протянул тому ладонь и помог встать. Они стали подниматься по скале через колкий кустарник – Бескровный Человек чуть впереди, Седло – на прицепе сзади, держась за полу белого пиджака – пока не скрылись из виду на самом верху.

…

Тело Седла с заломленными за уши ногами, с мягким, марким, съехавшим набок затылком, подобрали, когда спустились в обход вниз, взвалили поперёк на одну из лошадей, которую чертыхающийся, ехавший на ней до этого конник повёл под уздцы. Это был первый и последний раз, когда Седло оправдал своё имя.

Отредактировано sombrEra (27 октября, 2009г. 21:01:32)